Зачем Монголии тюркская витрина
20 июля президент Монголии Хурэсух Ухнаа прибыл в Бишкек в рамках двухдневного государственного визита в Кыргызстан. Этот визит является частью его расширенного турне по странами Центральной Азии. После визита в КР президент вылетел в Душанбе.
Говоря о мотивах визита и в целом турне, то стоит сказать, что Монголия всё более настойчиво стремится занять место в региональной политике Центральной Азии, хотя с геополитической точки зрения её пространство для манёвра почти исчерпано. Государство, зажатое между Китаем и Россией, фактически лишено возможности независимого выбора. Сегодняшняя дипломатическая активность Улан-Батора, включая визиты в Кыргызстан, Узбекистан и Таджикистан, — не проявление суверенного курса, а скорее отчаянная попытка выйти из удушающего клина двух доминирующих соседей, каждая из которых по-своему использует экономическую и политическую уязвимость Монголии.
С Китаем Монголию связывает почти тотальная торговая зависимость: до 92% экспорта уходит именно туда. В то же время политическая симпатия к Пекину в монгольском обществе практически отсутствует — доминирует страх перед поглощением, раздражение от перекрытых границ и изнуряющих условий. Россия, несмотря на культурную и историческую связь, слабеет как партнёр, превращаясь в источник нестабильности, а не в гаранта равноправных отношений. Таким образом, Монголия оказалась в положении, где география диктует всё, но не обещает ничего. Страна выживает, лавируя между двумя силами, каждая из которых не заинтересована в том, чтобы отпустить её в самостоятельное плавание.
На этом фоне тяга к Центральной Азии и к проектам, связанным с тюркской идентичностью, — это не органичный процесс интеграции, а попытка спрятаться в символических альянсах от неизбежной зависимости. Монголия не является тюркским государством в лингвистическом или культурном смысле, но именно здесь она пытается обрести хоть какую-то опору. В этом кроется скрытая логика её интереса к Организации тюркоязычных государств и сближению с Кыргызстаном: это скорее субъективный жест и политический сигнал, без большого расчёта из вне.
Кыргызстан, в свою очередь, охотно играет в братство, одновременно укрепляя иллюзию масштабного тюркского единства. Однако за всей этой демонстративной риторикой снова просматривается путь в зависимость — на этот раз от Турции, выступающей в роли покровителя, духовного центра, а заодно и посредника. Анкара не может дать странам региона ничего, кроме символов и лозунгов. Но именно этого и достаточно, чтобы формировать повестку, подменяющую экономическую реальность. Ресурсы остаются у Китая и России, а Турция предлагает свою идеологическую инфраструктуру, рассчитанную на слабых, уставших от геополитической безысходности союзников.
Для Монголии такой выбор — не альтернатива, а бегство. Это путь от очевидного давления к более мягкой, но всё равно внешне управляемой зависимости. Националистическая риторика, связывающая кочевое прошлое, символику степей и единство культур, выступает как утешительная оболочка политического бессилия. Монголия не вступает в тюркский мир — она спасается от безвыходности, надеясь, что роль младшего брата в новом союзе окажется менее удушающей, чем геополитическое одиночество в кольце великих держав.
Но эта надежда, скорее всего, обречена. Ни Турция, ни Центральная Азия не готовы предложить Монголии ничего, кроме обманчивой включенности. Без инфраструктуры, прямых торговых путей, доступа к альтернативным рынкам и реальных инвестиций, вся идея интеграции остаётся культурным театром. Монголия не идёт к Турции — она отступает в сторону. И если так продолжится, то попытка найти независимость обернётся новой формой чужой повестки, где независимость, которую ищет Монголия, снова станет недостижимой роскошью.
Латыфуль Расых
